Действующие лица по ходу пьесы:
Гришка Соколов - слуга графини Дюлиной, младой зеленоглазый вьюныш. Эксцентричен и переменчив в настроениях под стать хозяйке.
Упоминается - Ульян Тимофеевич Спирсов, дальний родственник Гришки Соколова
Впрочем, графиня Дюлина была постоянна только в обожании племянника и алых нарядов. Настроениями же эта ещё довольно молодая особа была переменчива сверх всякой приличной меры. Ангелина Петровна дожевала ватрушку и кокетливо хохотнула:
- А сам-то, сам! Попрекаешь меня таинственностью, а вот откуда, скажи на милость, сей вольнодумец? - изящный мизинчик оттопырился в сторону Селивана, так и не преуспевшего в мимикрии под интерьер. - Поди, ещё и грамоте обучен, а? Повестишки какие себе там почитывает, с этим, как бишь ево?..с детехтивным уклоном... Керосин твой жжот, между прочим!
- Полно вам, тётушка, - отмахнулся юный граф Фантомхайвский, - У нас энтова керосину... Опять же, свечной заводик в Тобосово... А Селиван-то да, грамотный. Чай, 19ый век на дворе, негоже дурня при себе держать! Надобно, чтобы и читал, и писал, и музицировал, и по-хранцузски малость мог... Да, вот ещё, забава премилая - чайная церемония, с островов. Эдак по миске кисточкой возит, возит - ну, навроде кисточки для бритья, какие у папеньки бывали, - а потом плеснёт кипятку, и опосля из чайника высОооко льёть, и хоть бы капля мимо чашки!
Молодой граф не мог отказать себе в удовольствии похвастаться талантами дворецкого.
- Ах, что за прелесть! - всплеснула рубиновыми перстнями графиня, и глаза её подёрнулись мечтательной дымкою, - Вот бы мой Гришка такое вытворять мог! А то, право, стыдобА! Хорошенькой, чисто куколка фарфоровая, да толку примерно как с куклы и есть. Окажи любезность, Емелюшка, возьми ты моего Гришку в подпаски своему Селивану! Хоть на денёк единый!
- Разве ж я могу в чём отказать вам, тётушка? - Емельян припал к холёной ручке во всплеске родственной любви. - Пущай себе ваш Гришка обучается. А не выйдет толк, с Селивана плетьми спросим. Признаться, ни единожды не порот, шельмец, повода всё не даст. Уж я и так, и этак исхитрялся, а попрекнуть его не за что. Одна надежда, что Гришка ваш не подведёт!
- Не подведёт, не подведёт! - развеселилась графиня. - Уж так туп, что твой валенок!
Селиван сосредоточенно ощупывал взглядом потолки в лепнине, а губы сложились в тонкую черту - верный признак того, что Гришкино будущее в поместье графьёв Фантомхайвских высвечивалось отнюдь не радужными красками.
«Мало мне тутошних обормотов? - размышлял Селиван. - Бориска на всю голову контуженный, не проследи, так с цыгарки пеплу их сиятельству в борщ как есть натрясёт! Маланья, криворукая, за месяц почитай что второй сервиз о двенадцати персон выметаем, фарфору на девку не напасёшься. Финька, балбес, дюж, аки Илья Муромец, откуда только силища такая в отроке малом?! А что сила без ума?! К ентой силе, да нужный вектор бы приложить...Эх...Одна отрада - что пса этого смердящего заместо меня выгуливать взялся. Не люблю я этой псины! Уговорить бы их сиятельство какую-никакую кошшонку завесть?.. В амбаре уже мыши пошаливают... Так энтот кабысдох мурлыке житья не даст! Одно название, что цепной, а бегает без удержу...И управляющему дела нет. Тарас Гаврилыч по старости всё больше спят на ходу. Ох, покажу я этому Гришке небо с овчинку!»
Сцена третья. Прибыл Гришка, слуга графини Дюлиной. В людской - Селиван, Бориска, Маланья, Финька, в старом кресле подрёмывает управляющий Тарас Гаврилович, крепко держа в старческих руках кружку с почти остывшим чаем.
Гришка, пригожий молоденький парень в очёчках, робко топчется в дверях:
- Их сиятельство Ангелина Петровна повелели...это самое...в обучение...туточки, значит...
Слуги с интересом разглядывают новое лицо.
- Экие у их сиятельства придумки - девку дворецким рядить! - пробасил Бориска, пожёвывая давно потухший окурок.
- Ой! Так я же мужеска полу! - паренёк смущённо теребил алый бант на шее.
- Брешешь! Побожись!
- Да вот те крест!!! - размашисто перекрестился юнец, в запале сверкнув по-кошачьи зелёными очами.
- Ну, положим, - бормотал себе под нос Бориска, меряя тощую фигурку взглядом, - Во кресте животворящем не сумлеваюся, а в баньке на этот пол поглядеть не мешало б... - прокашлялся, продолжил по обыкновению громко, - Звать-то тя как, малахольный?
- Гришкою...Э...Григорием... Соколовы мы... То ись, токмо я... Папенька с маменькою почитай что уж пяток лет как преставились... Последний я, стало быть... - юноша душераздирающе вздохнул, шмыгнул носом и утёрся рукавом.
- Ох, сиротинушкааа! - пожалела Маланья. Девка она была добрая и жалостливая, несмотря на происхождение из семейства потомственных мясников. - Как же так, совсем-то одному?..
- Пошто совсем? - воспрял духом зеленоглазый. - Дядька у меня имеется, Ульян Тимофеевич Спирсов. Правда, дальняя родня, по маменьке.
- Годков скольки, сиротка? - подал наконец голос Селиван.
- По зиме осьмнадцать будет! - разулыбался Гришка.
- Не будет. - мрачно предрёк Селиван, поворотяся к остальным. - Ну, а вы чаво рты раззявили?! Чай не цирк вам тут, где жирафу показывают! Завтра приём назначен, в честь помолвки их сиятельства Емельяна Игнатьича. Кто-то запамятовал, как я с розгами управляюсь?! Финька, бери в подмогу энтого очкастика - и в сад! ВСЕ В САД! Кусты с розанами подравнять, дорожки вымести, курей разогнать, столики чайные по беседкам расставить, а то голубями будут засижены... Цыть, грешники!
Слуг сдувает. В кресле сонно забормотал управляющий. Селиван улыбнулся и накинул на старичка овечий тулупчик.
- Почивайте себе мирно, Тарас Гаврилыч, вас тут ещё не хватало...
Сцена четвёртая. Музыкальная зала с белой фортепьяной. Селиван за фортепиано, граф Фантомхайвский держит скрипку.
- Скрипка, ваше сиятельство, ынстрУмент нежный. Вы полегше держите-то, полегше. И смычочек вот так легохонько, самыми пальчиками. Пошто в кулачок зажать изволили? Нешто кто у вас его отберёт?!
- Докучливый ты, Селиван!
- А и то, ваше сиятельство, - не стал спорить дворецкий. - А только сами же повелели обучать вас музицированию, да особо указывали, чтоб, значит, аки клещ впивалси, пока не изучите всё, что надобно.
- Помню я, что велел, - буркнул Емельян, откладывая скрипку. - А только видеть энту скрипку уже мОчи нет! И что за мелодия такая растоскливая, ровно кошку за хвост скрозь ушко игольное протягивают?!
- А это, ваше сиятельство, соната для скрипки и фортепьяны, ля мажор, осмелюсь заметить, а в мажоре кошку обычно не тянут. Создал сие Людвиг Иоганыч Бетховен, немецкий композитор, тот самый, коему даже глухота творить не мешала.
- Оно и видно, что немец, да ещё и глухой! Мажор...ля...тьфу! Давай лучше нашу, Селиван! И без аккопанименту, так справимся!
«А чёй ты вьёооосси, чооорный вооорон, над маеееею галавооой? Ты добычи не добьёсси! А чооорный вооорон, йааа не твооой!» - раскатилось по поместью слаженным дуэтом.
Сцена пятая, сад в поместье Фантомхайвских. Финька с Гришкой, вооружённые большими садовыми ножницами, подрезают кусты с розанами.
- Ладно-то как выводют! - впечатлительный Гришка утёр слезу концом шейного бантика.
- Агась, - разулыбался довольный Финька, ненароком отмахивая от куста лишку. - Барин молодой шибко энту песню любят. Затянут, бывалоча, с Селиваном - заслушаешься!
- Ой-ё-ёшеньки! Кажись, уже заслушались! - Гришка испуганно воззрился на куст, обрезанный с обеих сторон так, что фигура выходила крайне непристойная.
- Иисусе Христе! - Финька сделался алый, как гришкин бантик. - Да за такое Селиван три шкуры сдерёт!! С тебя одну, да с меня две!
- Пошто это с тебя две?! - ревниво отозвался Гришка; ему не нравилось, когда его в чём-то ущемляли, даже в наказании.
- Пошто, пошто! По обнаковению! - совсем упал духом Финька, глупо озираясь по сторонам, словно ища, куда бы припрятать непотребный куст. - Селиван, он знаешь какой! Он ого-го! У него знаешь какая ручища тяжеленная!
- Уже знаю! - Гришка едва успел подхватить очки, слетевшие от мощной оплеухи. Финьке прилетело секундой позже.
Дворецкий хмуро созерцал то, во что превратился некогда прекрасный розовый куст. Потом сплюнул в сердцах:
- Вот дай дуракам хер стеклянный, они и хер разобьют, и руки порежут!
- Селиван, родненький! Не погуби! - от второго тумака Финька сделал красивый кувырок через злополучный куст. - Ну неужто поправить нельзя?! Ну придумайте что эдакое, вы же в Европах быыыылииии!
- Во-во, - задумчиво протянул Селиван, обходя похабный куст кругом. - В Европах вас бы за это гильотинировали.
- Ась? Энто как?!
- А энто когда голову отстригают, приспособою хитрою.
- Как ножницами что ль? - с ужасом глянул Финька на садовый инвентарь.
- Мудрёнее, Финька, мудрёнее... А работает просто: чик! и покатилася твоя белобрысая головушка в корзинку...
- ЫЫЫ! - разревелся мальчонка, размазывая грязь по конопатой мордахе.
- Не реви, дурень! Всё равно у нас гильотины нету...- молвил Селиван с таким явным сожалением, что оба паренька нервно сглотнули и, не сговариваясь, бухнулись на колени. Поделив фалды чёрного аглицкого сюртука поровну, оба ударились в сбивчивые причитания.
- Селиванушка! Отец родной! Не погубите! Барин на меня ещё за лошадь серчают! Тогда, на Пасху, дожжы припустили, коляска ещё застряла, а я сдуру возьми да и переволоки вместе с лошадью через лужу непроезжую! Так скотина энта с той поры чалая от удивления, и головою трясёть! А тут не лошадь, тут целый куст! Розаны белыя, по маменьки ихней паааамять! Не спустит мне куста Емельян Игнатьич!
- Барыня меня прогоооонююууут! И куда ж мине, сиротинушкееее?! Дядька-то, Ульян Тимофеич, строооогий! По детству помню: с покосу идёть, и очки прямо косою-то и поправляет! Страаааашно! Запорет меня дядька, как есть, запорет!
- А об меня, грешного, розги ломаются! Так Емельян Игнатьич расстраиваются токмо... А ну как с расстройства оглоблею отходить велят?! Как у прошлом годе... Когда я за Плутнем не уследил, а он, собака страшная, башмаки их сиятельству сгрыз, а кои не сгрыз, те поднадкусааал! Дык сломалася та оглобля, а Емельян Игнатьич ажно до воскресного дня хмурились, а лошадь, дура, совсем обиделась и её таперича при мне приступы затяжного ржания прихватывают!
- Только и надежды было туточки подучиться! Ангелина свет Петровна великого терпения, право, ангельского, да всякому терпению своя мера! «Не обучисси, - говорит, - церемонии чаеварной с островов заморских, самого в крутом кипятке сварю, аки рака!» Слабость у них на алое-то! Смилуйтесь, Селиван не-знаю-как-по-батюшке-величать, не дайте пропасть во цвете лет, варёным раком!
- Сюртук аглицкий не слюнявь, убогый! - Селиван не без труда отвоевал часть униформы. - Уж ты раком не погибнешь. Кому суждено быть удавленным, тот не утонет! Ох, навязали на мою голову адивота... Нешто тут своих мало было... Финька, прекрати ныть! И не тяни так на себя, медведь, вона, ткань уже трещит! Смотрите и учитесь, отроки неумные! Вот тут чуток ещё срезать... Для вазонов в гостиную пойдёт... И вот тут... Их сиятельству в петлицу...да Лизавете Филипповне на бутоньерку...Вот!
Четыре зарёванных глаза уставились на плод селивановых трудов.
- Сия фигура, - наставительно изрёк дворецкий, подымая к небу указательный перст в белейшей перчатке, - Конусом нарекома! Конус есть фигура блаародная и для поместья их сиятельства удобопоказуемая. А не то, что вы тут натворили. Тьфу, охальники! Пшли вон с глаз моих!