Сцена восьмая. Поместье графьёв Фантомхайвских
Сцена восьмая. Поместье графьёв Фантомхайвских.
Живописно красивое утро, ничем пока ещё не омрачённое. Как говорится, ничего не предвещало... Внезапно протяжный стон взлетает над поместьем.В людской дружно вздрогнули.
- Ой... Чаво энто было-то? - поёжился Финька. - Голос-то Емельян Игнатьича...Никак худо их сиятельству?
Стон повторяется. Лица слуг становятся серьёзными.
- Да Селиван как к их сиятельству пошёл, так и не возвернулси... - Маланья нервно затеребила беленький передничек. - И вон оно чё...Может, новость какую Емельян Игнатьичу доклал, отчего их сиятельство в горесть пришли великую?
- Неее, Маланья, от горя великого не так стонут, - прислушался Бориска.. - А и припомни, когда б их сиятельство так стонамши? Даже на годовщину горестную по родителям, усопшим безвременно, чай, ни вопля не проронил, глазиком токмо повлажнеть изволил. А тут вона, во крике заходится...
Новый вопль мечется по коридорам зловещим эхом. Финька вскакивает было со скамьи, порываясь куда-то бежать, но, видя, что товарищи не спешат, нерешительно мнётся и усаживается обратно.
- Ить как блажит-то, родненькой! - Маланья украдкой всплакнула в передник. Молодой граф хоть и был строг не по годам, сверх вины карать привычки не имел, нраву был ровного, а посему прислугою своею был любим и всячески почитаем. - Матерь Божия! А надрывно-то как! - Маланья выжала над корытом насквозь сырой передник. - Али сбегать узнать, да и пособить чаво?..
- Чаво пособить?! - пробасил Бориска, нервно вертя в руках половник с длинной ручкой. - Поблажить, что ль, за их сиятельство?! Так вона, сами пока справляются, ажно стеколья дрожжат!
- Да нешто мы тут сиднем сидеть будем, пока Емельян Игнатьич там энто самое...стонут эдак протяжно!?
- Эээ, девка, ежели я чаво понимаю в таких вот протяжных стонах, пособить барину мы уже ничем не могём... - Бориска зло закусил и без того изжёванную цигарку. - Эх, Селиван, Селиван... Я-то думал - мужик! Надёжа! Барина ему доверить можно! И ваапче, в бане спиной поворачиваться... А оно-то вона чаво...
- А чаво? - недоумевал Финька, лупая простодушными голубыми глазами то на зарёванную Маланью, то на злобно перекошенную вечно недобритую физиономию повара. - Чаво Селиван-то?! Скажите толком-то, чаво?!
- Чаво, чаво... Душегубец оказалси наш Селиван... Барину-то всего дюжина годочков, дитя, почитай что...да и без того настрадалися, а тут ишшо энтот ирод!
- Так это Селиван его там обижает, что ль, до воплей страдальческих?! Ой, да как же это?! И... доколе?!!! - Финька в запале грохнул кулачком по дубовой скамье и вскочил.
- Седалище прижми, заступничек! Опять скамью добрую продырявил, аки дятла бешеная! А можа, Емельян Игнатьичу тово...в радысь сие непотребство, прости Хосподи... Можа, сами Селивану и повелели себя оным образом мытарить... Хто б на ево месте ослушалси-то?.. Наше ж дело подневольное, что барин прикажут, то и делаем... У их, графьёв, и причуды непростые, не нашим чета, а всё боле с подвыподвертом... Повелося у них так, у графьёв-то, порядок у них такой...
В опровержение его умозаключений из графской спальни доносится душераздирающее «НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!!!!!!»
- И вопять оне, стало быть, тоже по великому согласию?! - Финька побагровел и подлетел к двери, потрясая кулаком и грозя неизвестно кому. - Во гробе я видал всех прочих графьёв и ихние порядки!!!
Финька выбегает, прихватив по пути вилы. (Откуда там вилы - не спрашивайте! Я же не спрашиваю яойщиц, откуда у них посередь чиста поля вечная тумбочка со смазкой?!)
- Куды, полоумный?!
Маланья, вооружённая метлою, и Бориска с половником выбегают следом за Финькой. Тарас Гаврилович беспокойно ёрзает в кресле, почти выпустив из рук чашку с недопитым чаем, но потом ухватывает чашку покрепче, прижимает к груди и блаженно всхрапывает.
У дверей графской спальни троица замирает в нерешительности. Из-за двери доносятся уже совсем тихие стоны графа и прерывистое натужное дыхание Селивана. Финька перехватывает вилы поудобнее, и Бориска, стоящий у него за спиной и удерживающий мальчонку в удушающем захвате ручкой половника, понимает, что долго его так не удержит: длинная металлическая ручка неумолимо перегибается о крепкое финькино горло.
- Ох, Селиван! Моченьки моей боле нету терпеть!!! - раздалось из-за двери. - Послабь напор-то!..
- Терпите, Ваше Сиятельство, терпите! Барышни же терпют...
- Дык я ж не барышня! У меня от кажного твово движенья глаза на лоб вылазиют! Послабь, говорю, напор, уморишь ведь совсем, окаянный!
- А вот я исчо чуток поднажму... А там и свыкнитесь...
- Ооох! Нешто можно к энтой муке телесной притерпеться?!
- А то ж, ваше сиятельство... Человек есть животная зело терпеливая, она ко всякому страданию привыкнуть могёт. Осталось-то всего чуток, с пол-ладони... БОльшую-то часть мы уже упихнули...
- Оооох, ещё с пол-ладони?! Твоей аль моей? Хотя... какая разница... Ооооох, Селиван, смилуйся, родненький! Не сдюжу я! И так ужо все унутренности сводит! Вынь, ради Христа! Кто ж знал, что оно так туго пойдёт?..
- А вы меня Христом-то не осаживайте... Туго оно и должно итти, Емельян Игнатьич. Особливо в вашем случае. Чай, не девица вы, нету у вас к тому привычки...
- УУУУ! Не могу больше!! Дай роздыху, убивец! Постой, дай дух перевесть!
- А вы, Ваше Сиятельство, ручками-то крепче упритесь, шоб вас на меня кажинный раз не дёргало... И дышите эдак с расстановкой, движениям в такт, тогда оно легше пойдёт. Вот как я щас вас на себя потяну, так и выдыхайте!
По сю сторону двери раздаётся гулкий звук падения - живое воображение Маланьи сыграло с ней злую шутку. Девка повалилась без чувств прямо под дверь. С другой стороны двери доносится не то хрип, не то предсмертный стон, и всё стихает.
- Удавил барина Селиван... - обречённо обмяк Финька под рукой отставного военного.
- Навряд... Не слыхал я ишшо, шоб от энтого помирали...
- Так ни звука ж боле!
- Да ты ухи-то разуй! Вона, шуршить чавой-то...
- А энто аспид Селиван шуршит! Чешуёю своею змиевой! Злодейство схоронить пытается, гадюка семибатюшная! Нешто и туточки мы ему не воспротивимся, не отмстим за благодетеля нашего, Емельян Игнатьича?!!!
Но отчаянные мстители ничего не успевают предпринять - дверь приотворяется. Открыться совсем ей мешает тело обморочной Маланьи. В просвет высовывается нога в моднейшем лакированном башмаке и аккуратно пинает помеху. Маланья слабо шевелится, потихоньку приходя в себя. Опомнившиеся Финька с Бориской спешат оттащить девку прочь. Дверь без скрипа распахивается, являя собравшимся Селивана, блистающего выходным нарядом. Против обыкновения, на нём посверкивают серебряной оправой очки, хотя на зрение дворецкий никогда не жаловался.
- Вона! - Финька обличающе тыкает в сторону Селивана пальцем. - Очки вздел, убивец, глазья свои бесстыжыя попрятать!
Селиван оглядывает собрание поверх очков.
- Ну и чтой-то тут у нас? Русский бунт? Бессмысленный и беспощадный? Как там говорят японцы: яманаси, отинаси, иминаси, шо в переводе означаить - ни кульминации, ни концовки, ни смыслу?... Ну-с, господа холопы, и какого ж рожна горячего вы забыли у опочивальни их сиятельства?! Явились бить челом об отмене крепостного права? Так это вы поторопилися... Ранёхонько вам оная вольность, не дозрели вы ишшо... Чаво языки-то проглотили? Пошто припёрлися, спрашиваю?!!
- Дык это...- Бориска, ошеломлённый спокойствием дворецкого, в растерянности спрятал за спиною гнутый половник. - За их сиятельства здоровьичко обеспокоимшись... Уж больно истошно они стенать изволили... Вот мы грешным делом и подумали...
- Головою надобно думать, а не грешным делом! Подумали они... А я-то было ужо свыкся с мыслёю, что у вас там сплошная кость! А тама, оказывается, что-то шевелится...
- Он ещё и надсмехается, висельник!!! - взвился Финька. - А ну, покажь злодейство своё!!!
- Ну прям как дети, ей-богу, - вздохнул Селиван. - Всё-то им расскажи, да покажи, да ручонками пожамкать дай... Дела у нас с их сиятельством! Де-ла! Гусударственной, промежду прочим, важности! Матушкою-императрицею поручено, энто вам не половники гнуть! К слову, морды фулюганские, когда имущество барское поганить перестанете?!
- Зубы заговаривает! - ярился Финька. - А токмо мы сморгни - а он и тягу! Лови его потом на границах! В лакированных-то штиблетах и сам за графа сойдёть! Фьюить! - токмо его и видали! Вражина!!! Шпиён!!! Перебежчик!!!
- Ох, Финька, исчо раз словлю, что подслушиваешь, как я их сиятельству романец шпиёнский читаю - ухи отстригу! - сердечно пообещал Селиван. - Вам, пимам сибирским, эдакое чтиво без надобности, вред один...
- Сам вредитель!!!
- А язык-то и прям щас укоротить можно, оказии удобной более не ожидаючи...
Неизвестно, чем бы завершилась эта перепалка, если бы в дверном проёме не показалась фигурка в пышном розовом платье. Длинные локоны спускаются на открытые плечи, прическу венчает миниатюрная шляпка с чёрными розанами и вуалькой, ниспадающей на правый глаз.
- Ну што там ещё, Селиван?
- А энто, Амалия Викентьевна, есть прямое следствие вашего добросердия непомерного. Слуг сечь надобно! Да в труды впрягать! А то дали им воли много - вот они и гойсають по коридорам с вилами наперевес...Стадо адивотов!
Из всей отповеди аудитория уясняет только одно:
- АМАЛИЯ ВИКЕНТЬЕВНА???!!!!! О____О - согласно возопили трое слуг и юный граф.
- Амалия, Амалия, - Селиван был непреклонен. - Платья одного мало, следует и величаться в дамском роде. Сия наука конспирацией именуется.
- Эвона как... - почесал затылок половником Бориска. - А мы одновА корнетика вражеска в полон взяли, да в сарафанец-то и вырядили... Как щас помню, славненький такой был сарафанец, зелёненькой, в ромашку крупну...Ох, и секли нас потом! Ажно генералу доклали, и он, отец родной, самолично нас чехвостить изволил. Поучал, значицца, что мы ето...конвенхцию не соблюли, о правах военнопленных... И это Господь ещё отвёл, что сарафаном дело ограничилось! Ну, поплясал ишшо маленько паренёк в тоём сарафане... У нас Митрич мастак был на гармони плясовую наяривать... Так нет, ещё и батюшка, отец Онуфрий, потом до ночи ужасы всякие про грех содомский расписывал, да натурально так, живописно, жуть! - хучь из окопу выпрыгивай да сам ворогу подставляйся, смертушку-избавительницу ищщи! С той поры никакой контузией мне тот сарафанчик в ромашечку не отшибёшь! А оно воно чё, оказывается, конспирааааахция...
- Селиван. Я сделаю вид, будто и не слышал ничего, - со вздохом молвил граф, нервно оглаживая складочки на платье. - А главное - что ничего не понял! Мне по моим младым летам похабь энту ваапче понимать не след... Но, как воротимся, ты уж напомни, чтоб охальникам энтим, значится, плетей всыпать. Маленечко, для профилахтики. Дабы вдругорядь чаво попало про господина свово не измысливали...
- Всыпем, ваше сиятельство! - лучезарно улыбаясь, пообещал дворецкий. - А вы бы, Амалия Викентьна... да-да: ваше сиятельство Амалия Викентьевна, - привыкайте, привыкайте, неча на меня глазиком-то зыркать, конспирация, она и есть конспирация...Так вот, вы бы пока по коридорчику-то прогулялися, а? С маскировочкой пообвыклися... С непривычки-то на каблучках несподручно, знаю...
- А ты-то откудова про каблучки знаешь? - сощурил накрашенный глазик юный граф.
- Ужо знаю, - загадочно улыбнулся дворецкий. - Идите, идите, Амалия Викентьевна, расходитеся...
Емельян гордо удаляется, шурша юбками. Слуги провожают его взглядами, в которых плещется причудливый коктейль из ужаса, гордости, уважения и нежности к юному графу Фантомхайвскому.
- А энто вам главное блюдо, а плети на закуску пойдут! - когда горделиво вздёрнувшая голову фигурка исчезает за поворотом, пудовые кулаки Селивана обрушиваются на головы Финьки и Бориски. Почти пришедшую в себя Маланью дворецкий лишь ожёг укоризненным взглядом. - Энто вам за то, шоб вы не путали боле разврат с конспирацией! Уразумели хоть разницу-то, обезьяны, эволюхциею обойдённыя?!
- Уразумели... Токмо энто... - Бориска растерянно потирал ушибленную голову.
- Ну, чаво вам ишшо, жертвы буйного воображения?
- А чевой-то их сиятельство стонамши-то так истошно, равно из ево тут душу вынимали щипцами для сахару?
- Вона Маланья порасчухается окончательно, да и порасскажет вам, лупням, как корсеты дамские затягиваются. А мне с вами некогда боле рассусоливать...
Селиван удаляется, тихо бормоча себе под нос: «Терпения бы мне...терпения поболе...Силы не прошу...а то ж прибью их нахрен!!!»
Пы.Сы. Если у меня хватит запала в таком духе произдеваться вплоть до второго сезона, то тройняшек тренсевых у меня точно будут звать Яманасий, Отинасий и Иминасий. Если уж стебстися над яоем, так по полной!